Аввакум Захов против 07 - Страница 57

Терпение, терпение, еще пять дней! На пятый день я брошу последнюю карту. На пятый день я буду играть ва-банк!

21 августа. Какая стужа! Серое, сумрачное утро. Взошло солнце, нет ли — понять трудно. Пролета ют редкие снежинки.

Бросаю взгляд на часы у входа — ого! Еще на час убежали вперед. Меридианы быстро сужаются, мы плывем на юг, к Антарктиде. Ухмыляюсь: плывем к цели!

Выхожу на «улицу». Океан несколько успокоился, не захлестывает ее. Ветер кружит снежинки.

Бреду к носу корабля. И вдруг… На фоне сумрачного южного горизонта фигура человека. Повешенный. Его тело раскачивается из стороны в сторону, словно маятник. Человек висит на рее радиомачты.

На Железной улице пусто. Ветер кружит снежинки. В петле висит Сяо — у него связаны руки, он кажется еще меньше, чем на самом деле. Висит в петле и закрывает горизонт — то справа, то слева.

Я иду обратно и у входа сталкиваюсь с 07. Он веселый, глаза сверкают, от него разит ромом.

— Видали? — спрашивает он.

Забыв, что я — Шеленберг, отвечаю глухо:

— Видал.

— Сам повесился, — смеется 07.

— По-видимому, — пожимаю я плечами. Он молча смотрит мне в лицо.

— Видно, сам в петлю влез, — повторяю я.

От ромового перегара меня мутит. Еще немного, и эти насмешливые огоньки в его глазах приведут меня в бешенство! Я больше не в силах оставаться в шкуре Шеленберга, голова идет кругом!

— Черт побери! — говорю я. — Чего это вы встали у меня на дороге?

Отстранив его, я иду дальше.

Мне становится не по себе. Я не идиот, я вполне даю себе отчет в том, что Сяо был моим врагом, таким же заклятым, как 07. И таким же жестоким. И все-таки… Какой-то человеческий закон был попран этой виселицей, этой казнью.

Одно дело — убить в схватке, когда вынуждают обстоятельства, и совсем другое — завязав человеку руки и надев ему на шею петлю, тащить его вверх, к рее мачты, и, ничем не рискуя, наблюдать, как медленно, мучительной смертью умирает твоя жертва.

Ко мне входит Смит, он навеселе, с ухмылкой хвастается, что они с Гансом получили награду — по пятьсот долларов каждый. Ночью на судовой радиостанции сцапали эту свинью, Сяо. Хотел что-то сделать с передатчиком.

— Смит, — говорю я, глядя ему в глаза. — Наверное, эта свинья Сяо, прежде чем забраться туда, на мачту, исповедался перед господином Дексом во всех смертных грехах? Как по-вашему?

Смит качает головой. Кондор набил утробу мясом, он по горло сыт и разговаривать не желает. Невольно можно напрячься, отрыгнуть что-нибудь еще непереваренное, нет уж, он предпочитает хихикать да бормотать что-то невнятное. Какая исповедь? Что за вздор я несу! Этот идиот Сяо был нем как рыба. Допрашивали его в кают-компании, в идеальной обстановке, но он молчал, прикидывался глухим или думал о чем-то своем. Быть может, о самурайском рае! Тогда господин Декс подбросил господину Франсуа свои сигареты и предложил ему выкурить их на шее онемевшего идиота, этого болвана и дурачка Сяо. Франсуа прожигал сигаретами шею Сяо, а господин Декс велел включить оба вентилятора: так сильно пахло паленым, что его тошнило. Итак, Франсуа орудовал сигаретами, а господин Декс, опрокидывая бутылку с ромом, время от времени повторял: «Скажешь, желтый пес, чьей разведке служишь? Скажешь, желтый черт, кто твои пособники?» Но этот дурак Сяо проглотил язык и был нем как рыба. Даже похлеще рыбы!.. А потом этот недожаренный кусок мяса вздернули на виселицу, под самую рею…

Стиснув зубы, я в душе вздыхаю по Сяо. Верно, он был мой враг, но и о враге, достойно встретившем смерть, можно подумать со вздохом.

— А знаете, Смит, — говорю я, напрягая всю свою волю, чтобы не плюнуть ему в физиономию, — я вижу вас посиневшим утопленником!

Он не так уж пьян.

— Утоп-ленником? — повторяет он заикаясь, и глаза его расширяются. — Меня?

— Да, вас.

Он стоит задумавшись посреди каюты, потом пятится назад и быстро уходит. Позорное бегство даже для пьяного Кондора.

Напугать Кондора — это пусть слабое, но отмщение за виселицу, но у меня нет времени торжествовать. С палубы врывается тревожный бой — надрывающимся голосом воет судовая сирена. Я выбегаю на площадку.

По-прежнему пасмурно. Пролетает редкий снег. Южный горизонт заволокла черная мгла. На рее мачты качается Сяо.

Я впервые вижу на Железной улице столько людей. Откуда они взялись? Считаю… Пять, шесть, семь… Все в сапогах, в куртках, беретах. Эти люди скорее похожи на парашютистов, нежели на матросов.

Странная вещь, на Сяо никто не обращает внимания. Быть может, они стали бы удивляться, если б его там не было.

Какая тишина! Слышно только, как клокочет вода.

Я, как и другие, молча гляжу перед собой. Впереди по ходу корабля, несколько слева, на расстоянии какой-нибудь четверти мили, в снежном вихре вырастает белое видение — ледяной холм с отвесными склонами. Словно четырехэтажный дом без окон, без балконов, с плоской крышей. Ужасно тоскливо и холодно.

Этот первый айсберг никто не встречает криком «ура». Все глядят на него молча, насупившись.

Крутится снежная карусель, на мачте качается Сяо.

22 августа. День длится всего несколько часов. Утренняя густая мгла постепенно сереет, а уже в час дня спускаются черные, как сажа, сумерки. Идет снег. Океан — сколько видит глаз — покрыт снежны ми хлопьями. Тут и там эти снежные лоскуты собираются в кучу и образуют белые ледяные поля.

23 августа. Мы плывем среди белых полей. Вода видна только у самого борта — кипит, смешиваясь с комьями снега.

Тот же день. После полудня. Сплошное белое поле, больше ничего!.. Снег прекратился.